На землю Кенигсберга она прилетела с богатой черноземом украинской земли. Сюда в 45-м слетелись, как мухи на мед, и жук и жаба. Еще бы! Здесь все для нас было настоящей заграницей: дорожки в парках посыпаны красным кирпичом, дома как на картинках сказок братьев Гримм, а улицы в Тильзите еще мылись мылом и щеткой у каждого дома. В домах лежали под пуховыми перинами, насмерть запуганные своим и нашим вождями, местные жители: немцы и, уцелевшие чудом, пруссы. Они готовы были отдать все, но остаться на этой земле. Но мы победили и не собирались с ними делить эту землю. Мы растоптали и заплевали все, что веками создавалось. До основания, призывал наш гимн, разрушить чужую культуру. Сейчас трудно сказать, кто больше разбомбил - авиация союзников или наше русское: "после нас хоть потоп!" Ранней весной я бегу на дачи. Эти жалкие халупы-сарайчики нагородили мы когда-то и так гордо называли место, где десятки лет удобряли с лопатами и граблями эту чужую землю своим потом. Соседка моя Антонина сейчас уже нигде и никто. А в 46-м - она специалист-судостроитель приехала восстанавливать завод "Янтарь", военный судостроительный, доставшийся нам от врагов. Приехала с юга Украины. Город Николаев с удовольствием поделился всеми своими морскими специалистами. Там была голодуха и разруха, а здесь залив кишел рыбой: судак налим, угорь вытаскивали сетями, и никакой рыбнадзор не мешал ее истреблению. Отремонтировала Тоня дом немецкий на Шпандине, вот только мебель в соседней квартире постеснялась забрать: немецкую, черную лакированную. Потом ее забрал майор и увез себе в Орел. Тоня с мужем начали поднимать: и завод, и сына, и сад. Сколько цветов, кустарников (да каких! нам ни названий, ни с чем их едят!) немцы оставили! Хохлы да белорусы землю целовать готовы - все загребли, кто сколько успел схватить, и все на нее перетащили, "всэ до сэбэ", болота и кладбища превратили в огороды и парки отдыха. Главный парк культуры и отдыха им. Калинина - центральное кладбище с кирхой, где отпевались покойники, - сейчас кукольный театр. Когда я водила туда своих сынов на спектакль - у меня подкашивались колени от страха. Там до сих пор живут тени усопших и никакие краски и таланты их оттуда не выкурят. А у детей там глаза не светились восторгами. В парках на костях и могилах ("мы только плиты выбросили в болото") устроили танцплощадки. Ой! Как веселились! На "Янтарь" пустили трамвай двойку. Это был главный транспорт города. Знать бы тогда Антонине, что совсем немного поработает она на режимном военном заводе, да и сбежит в трамвайное депо, где проработает всю жизнь диспетчером, а муж облучится в Чернобыле, похоронит она его в Николаеве; и сын, что родился на этой земле, сейчас не у дел, т.е., в тюрьме. Я встречаю ее на "даче". Она потихоньку ковыряет землю, ту самую, что схватила тогда в 45-м. А вокруг ни души, и развороченные домики, давно никем не посещаются, кроме бомжей. Обидно Тоне. Жизнь утекла в болото и не найти ее, как и те плиты с могил. А природе все равно кто хозяин тут. Подснежники пробились сквозь все войны и злобу, дружно приветствуют весну на своих хрупких ножках. Я рву их и несу к иконам в православную церковь - бывшую кирху и, совсем еще недавно, спортивный комплекс, куда бегал на тренировки Тонин сын. "Не пожелай ни вола, ни земли, ни жены соседа своего" - одна из десяти заповедей. Но нас не учили Божьим заповедям. "Человек - это звучит гордо!" А Гордыня - злейший порок, так что с нас спрашивать? Спасибо учителям! Теперь пожинаем плоды просвещения. Но, несмотря на все наши старания, кое-что еще проглядывает с той чужой культуры. И Шиллер беспокоится - удобно ли чувствует себя в его городе "поклонник муз, поклонник мира" невыездной при царе А.С. Пушкин.
Лидия Суроткина, март, 2002, Калининград